Против течения

Сегодня люди, приходя в новый или возрожденный храм, даже не задумываются о том, что еще совсем недавно, лет двадцать-двадцать пять назад, молитва на этом месте не звучала, да и вообще открытых церквей при советской власти было очень мало. А как в ту пору было жить верующему человеку? Вспоминает архиепископ Наро-Фоминский Юстиниан, управляющий Патриаршими приходами в США.

– В то время, когда мы родились, за веру уже не расстреливали и не ссылали. Но все-таки нужно понимать, что время это было тоже очень тяжелым по своей атмосфере. Для большинства тогдашних советских граждан Церковь была уделом стариков, людей малообразованных, разуверившихся в жизни.

Противостоять этому умонастроению было трудно. Когда у меня на родине разнеслась весть о том, что я учусь в семинарии, одна из знакомых моей матери сказала ей: «Как мы тебе сочувствуем, Светлана!» — «Почему?» — «Как же, мы слышали, что твой сын в семинарию поступил». Слава Богу, моя мама умела постоять за себя. Она говорит: «Да, поступил. А зачем сочувствовать? Если бы сказали, что он попался на воровстве, что он валяется пьяный…». На что услышала ответ: «Ну, к тому, что воруют или пьют, мы привыкли, а чтобы в наше время в семинарию поступать!»

«Верующий в школе – какой позор!»

В одном из интервью Вы сказали, что приняли монашество потому, что видели бедственное положение Церкви. В чем это проявлялось?

– Это было понятно мне с детских лет. Помню, шли мы на Успение с бабушкой в храм, перед самым моим поступлением в первый класс. Дорога проходила мимо дома моей первой учительницы, дочери кинешемского священника, и потом, в школе, она выговаривала мне, что если я буду ходить в церковь, меня не примут в октябрята. Даже мне, семилетнему ребенку, было очень больно, что я слышу от дочери священника такие своеобразные угрозы.

Мне очень скоро стало понятно, что быть верующим в то время – значит быть человеком, который должен потерпеть насмешки. Причем интересно, что со стороны своих сверстников я никогда не слышал ни одного худого слова в свой адрес. А вот от старших людей, от взрослых… Особенно было и непонятно, и обидно, когда старая женщина вслед тебе кричит: «Ну, ты, богомол!». Поэтому я понимал: если я не священник, а мне уже так достается, то что же будет священнику? А потом, у меня родня по отцу – раскулаченные, из нынешней Липецкой области, и от бабушки я хорошо знал о том, как разрушались церкви, что делали со священниками. Все это я запоминал.

Когда мне исполнилось четырнадцать лет и пришла пора вступать в комсомол, я подвергся очень интенсивной «индивидуальной работе» в школе. Специально в моем классе проводились уроки литературы с атеистическим уклоном, на уроках химии разоблачались «поповские чудеса». Директор школы кричал, что он опозорен тем, что на заседании педагогов в области ему указали, что у него в школе есть верующий. Завуч школы сначала в мягкой форме уговаривала меня вступать в комсомол. Потом начала спрашивать, а не встречаюсь ли я с местным священником, не он ли настраивает меня на то, чтобы я не вступал? Следующим шагом был вообще откровенный шантаж с ее стороны: «А что родители твои? Они не члены партии? Мы с ними поработаем…» Так как она была учителем литературы и могла изъясняться красиво, она мне тогда сказала: «Если ты не вступишь в комсомол, мы из тебя сделаем притчу во языцех! Мы знаем о твоих похождениях по церквям и монастырям, но в комсомол ты вступишь». И вот при таких условиях пришлось принять комсомольский билет…

Двадцать «хозяев» прихода

– Даже на том уровне знакомства с церковной жизнью у меня не было никаких сомнений, как сложно верующему, и тем более священнику. А когда подрос и ближе познакомился с приходской жизнью, увидел бесправие священника на приходе, увидел, как церковный совет — эта пресловутая «двадцатка», собиравшаяся силами местных исполкомов, порой вели себя со священником.

Но члены «двадцатки» вроде должны были быть верующими?

— Они и были верующими, но в том-то и дело, что их вера сочеталась еще и с привитым им сознанием, что они хозяева в церкви, что попа нужно держать в руках, что поп по определению вор и тунеядец, а вот они – верующие труженицы – должны следить за порядком в церкви.

Одним из моих наставников в юности был игумен Михаил (Зимин). Тогда он был еще целибатным священником, потом принял монашество. По его приглашению я приезжал к нему алтарничать, читать на клиросе в село Бородино Ивановской епархии. И я видел, как церковный совет откровенно травил этого старенького священника, добрейшего человека. Так что мне было ясно, что положение священника – совсем незавидное.

Другие «церковные бабушки»

И в то же время среди прихожан того времени, наверное, были люди старого воспитания, действительно глубоко церковные, которые сохранили свою веру, а по большому счету, и Церковь. Они отличались от тех бабушек, которые есть сейчас?

– Да, это так. Дело в том, что ведь сама по себе старость – не обязательно залог мудрости. Сейчас, когда по возрасту сам приближаешься к тем бабушкам и дедушкам, видишь, что те старые люди, которых я помню, отличались большей мудростью, рассудительностью. Это были люди, которые прожили очень трудную жизнь, но сохранили веру, желание во что бы то ни стало иметь церковь, радость хождения к службе.

У меня на родине храм сохранился еще с прежним убранством – иконами, иконостасом, с росписью по стенам – благодаря тому, что нашлась женщина, которая не побоялась взять на себя ответственность за него. Это я знаю по рассказам моей бабушки. В конце 1930‑х годов несколько раз арестовывали настоятелей, старост, ближайших помощников священника. И в какой-то момент, после нескольких таких «заходов», некому оказалось взять ключи от храма, некому было сказать: «Да, я буду старостой, я возьму эти ключи, и богослужение будет продолжаться». Храм, таким образом, оказался под угрозой закрытия. И вот нашлась женщина, которая потом приняла монашество, стала монахиней Агнией. Она сказала: «Да, я беру». Родственники останавливали: «Что ты? Тебя посадят!» – «Ну и что? Хоть неделя, да моя». А потом началась война, и тогда уже, наоборот, храмы стали открываться. Я помню эту монахиню Агнию, хотя видел ее совсем маленьким, и, конечно, всегда ее поминаю.

Очень хорошо помню ее племянницу Анну, которая была алтарницей в нашем храме и у которой я, можно сказать, духовно окормлялся в юношеском возрасте, – Анну Петровну Таирову. Так интересно получилось, что она была нянечкой в родильном отделении и помогала принимать роды у моей матери. Потом, после смерти моей бабушки, я бегал к ней в соседнюю деревню, мы беседовали, читали, молились. И так вот у той, которая помогла мне появиться на свет Божий, я получал духовное наставление.

Это были очень интересные, бескорыстные люди, которые старались, собирали, копили, заботясь о храме. Анна Петровна рассказывала, что когда тетка посылала ее, школьницу, за какими-то покупками для храма во Владимир и когда она потом отчитывалась ей, то получала порой нагоняй: «Почему ты там себе мороженое купила? Это же церковные деньги! Как же ты могла себе мороженое купить?».

Беседовала Наталья Горенок

Материал основан на публикации
сайта «Православие и современность»